Движение:
Я ложусь на живот. Ноги согнуты в коленях, стопами вверх. Голова резко поднимается, сжимаются кулаки и плотно смыкаются челюсти. Лицо опускается к полу, останавливается. Рот открывается, высовывается язык. Я облизываю пол, по длинной траектории. Вслед за языком поворачивается корпус и все тело, я поворачиваюсь по часовой стрелке и продолжаю облизывать пол.
Опираюсь стопами в пол, покачиваюсь вперед-назад. Переворачиваюсь на бок. Правое бедро лежит на правой руке, левое поднято. Левая рука поднята вверх. Ноги вытягиваются параллельно полу. Я замираю.

Энн:
Летом 2008 года мы с женой Лори отправились в Нью-Джерси, чтобы провести время с отцом, которому недавно поставили диагноз Боковой Амиотрофический Склероз. Его состояние быстро ухудшалось. Он периодически падал. Ему стало сложно печатать, и я ему помогала с письмами: он диктовал, а я печатала. Он начинал так: “Мне жаль, что я долго не мог ответить на ваше письмо. С каждым днем ​​у меня все меньше и меньше сил. Моя дочь была так любезна, что предложила мне себя в качестве секретаря…”
Он привык к постоянным разъездам, к активной социальной жизни, выступлениям. За 40 лет своей академической карьеры он напечатал десятки книг, много преподавал и путешествовал.
Теперь из просторного дома, где он прожил почти 50 лет, ему с мамой пришлось переехать в небольшую квартиру, где он мог получать медицинскую помощь. В старом доме мы тогда с женой и сестрой Кэтрин провели целое лето. Дом надо было продавать. А мы морально готовились к уходу отца, и перебирали воспоминания. В этом доме прошло наше с Кэт детство.

Движение:
Я закрываю глаза и вытягиваю вперед правую руку, согнутую в локте. Я тянусь, но не до конца, будто меня что-то останавливает. Потом я делаю несколько шагов вперед и в сторону и повторяю жест правой рукой. И так несколько раз в разных направлениях. Чувствую себя дезориентированной. Выпрямляю руку и касаюсь стены. Сгибаю руку в локте и прижимаю ее ко лбу.
Опускаюсь на землю. Поворачиваюсь на правый бок и поджимаю под себя согнутые ноги, так что стопы оказываются над землей. Замираю в этой позе. Я могу пробыть в этой позе долго, и мне спокойно от этого. Затем ложусь на живот, переворачиваюсь на другой бок. Правая нога вытягивается, и левая - за ней. Все тело вытягивается и балансирует на одной опоре на левом бедре. Замираю на полминуты.
Снова опускаюсь на живот, лицом в пол. Мои локти разведены под углом, кулаки под лицом. Я поднимаю голову над кулаками. Левый кулак распрямляется, и ладонь распластывается по полу. Я открываю глаза и вижу эту руку. Пальцы то сгибаются, то разгибаются, и рука как насекомое.

Энн:
К концу лета мой отец Марк Раев совсем перестал ходить и перемещался только в инвалидном кресле. А мне, к сожалению, надо было уезжать домой в Сан-Франциско - начинались уроки в школе, где я преподаю. По приезду домой я получила посылку от отца. К ней была прикреплена записка: “Теперь твоя очередь это хранить”.

В коробке были три папки:
• Паспорта бабушки и дедушки по маминой линии, выпущенные в 1938 году немецким рейхом. На них - орлы с раскинутыми крыльями, сидящие на свастике. В паспортах - визы и печати, по которым можно проследить путь мамы из Вены в Амстердам, Панаму, Чили и, наконец, Боливию.
• Выездные и транзитные визы отца из Франции через Испанию в Португалию - в Соединенные Штаты. У него не было паспорта. До того, как отец покинул Европу в 1941 году в 18 лет, он с родителями были беженцами без гражданства.
• Папка с двадцатью пятью листами бумаги, похожая на луковицу. Письма на немецком языке с неуклюжим английским переводом. Все они датированы июнем, июлем и августом 1944 года и написаны немецкими военнопленными в лагере для военнопленных в Аризоне - там отец служил в армии.

Наталия:
Мы возвращались из Монголии через Москву. И там состоялась наша встреча с Марком. Он пригласил нас в ресторан при гостинице. И заказал там котлеты по-киевски - на косточке, а сверху корка такая безумная. И к ним еще вот эти чипсы картофельные. И по бокалу вина. Ну мы люди грамотные, отец, Сергей, очень вино любил и разбирался. И мы по глоточку. А когда дошло дело до этих котлет ... их было не разрубить ножом. Ужасно хотелось пить. Это очень было очень сухо, хоть и вкусно. А потом через несколько дней мы встречались уже у тети Юли в гостях. А он, у него же валюта была, и он пошел в валютный магазин и купил еды невообразимой...

Полина: Подожди. Ты говоришь, что очень хотелось пить. Это воспринималось как какое-то страдание. Почему вы не могли попросить воды?

Наталия: Ну ты понимаешь человека, который впервые узнал, что у него родственники в США в 72 году?

Полина: Вы не знали? А как же вещи, он же присылал что-то?

Наталия: Да, и нам дарили подарки. Интересные заграничные вещи. И я была уверена... Нам сказали, что у нас живут родственники в Прибалтике.
Потому что опять-таки, времена, 70-е годы...Что такое родственники за границей? Это значит, что тебя могут не принять в партию. А не примут в партию, значит, ты не сделаешь никакой карьеры, никакой. Если ты по научной части пойдешь, тебя не будут никуда выпускать потом. Ты будешь невыездным на всю оставшуюся жизнь. Тем более в Америке, тем более наши бывшие. Это же... эмигрантская среда!

Полина: То есть вы шли на эту встречу, зная, что вы в общем-то рискуете...

Наталия: Ну тогда нам, честно, было... Папа уже был в партии. Он вступал довольно искренне в свое время. Если кто и рисковал, то это я. Но мне сразу сказали: “Об этом - никому”.

Движение:
Я стою с присогнутыми коленями, ноги немного разведены, корпус наклонен. Руки размахивают широко, по диагонали: правая налево вверх, направо вниз, по дуге. А потом левая - направо вверх и налево вниз. Руки взмахивают крест накрест по очереди. Меня занимает легкость, с которой руки от плеча к кисти взмывают вверх, они как тряпки или плети. И меня это по-детски радует, я смеюсь. Я очень счастлива.
Горло напряжено. В животе возникает импульс, проходит в правую ногу. Я топаю правой ногой, опираясь на левую. Ускоряюсь. Потом топаю левой, опираясь на правую. Потом обе ноги попеременно, как бег на месте. Позвоночник от этого движения вытягивается вверх. Образ маевки или шествия, марша. Я чувствую напряжение в горле. Произношу слова: “Я. Я человек. Я советский человек”. Напряжение в горле проходит.

Энн:
Про русских родственников по отцовской линии мы конечно знали. Была какая-то история про мою прабабку из Петербурга, которая вылила кастрюлю кипятка из окна и попала на высокопоставленного чиновника, и был большой скандал. Помню, что отец часто передавал родственникам в Россию лекарства: от депрессии, от эпилепсии. А однажды кто-то попросил его отправить стеклянный глаз. Но он не подошел - и так и остался лежать в ящике письменного стола. Я была маленькая, и всё ходила на него смотреть.
У нас дома часто бывали гости из России. Один раз даже приезжала дочь Сталина - Светлана Аллилуева. Я хорошо ее помню: мне она показалась очень красивой и отстраненной. К сожалению, я тогда была еще совсем маленькая, и не могла спросить, как она относится к тем зверствам, что совершил ее отец.
Помню нашу поездку в Советский союз, летом 73го. Мои родители тогда купили шесть негабаритных чемоданов и наполнили их подарками: одеждой, игрушками и электронными часами. Я помню как мы встретились с этими родственниками в мрачной коммунальной квартире тети Веры, и нам подавали разные деликатесы: икру, сельдь, большие пельмени, торт Наполеон. Взрослые пили много водки. И даже мне дали попробовать.
Потом как-то после очередного обеда с длинными тостами на не понятном мне русском, папа отправил нас с сестрой в парк за мороженым. Он написал на бумажке то, что я должна была сказать продавцу, и заставил меня потренироваться. Сейчас, конечно, я уже не помню эти фразы.

Наталия: Сергей смотрел на них снизу вверх, издалека. Наверное, ему казалось, что они такие вот все успешные, а он вот застрял. Он вел себя с ними как гость. Хотя это были его родственники. Они-то хотели, чтобы мы вели себя с ними как со своими. И ему было стыдно за меня, если я чего-то не так делаю. А я...я будто к ним не привыкла...
Там было еще такое холодное немного отношение первых детей Марка Старшего и вторых. Его первая жена умерла, и он женился на гувернантке. Леокадия, кажется, ее полное имя. Приятная очень, добрая, латышка из Риги. Сам Марк был предприниматель. При этом с плохой репутацией. Он был игрок, гуляка, хоть и достаточно состоятельный. Его не успели раскулачить, потому что в 19м году он погиб в Баку от тифа. Там он договаривался, чтобы вывезти семью из России. Я помню, что где-то видела фотографию его могилы, без даты рождения - там же его не знали.
Всего у него было восемь детей: четверо от первой жены и четверо от второй. Первые успели получить хорошее образование, вторые - кто как, но все были крепкими профессионалами своего дела. Тетя Вера была завотделением в больнице. Нина - замужем за главным архитектором Петербурга, Ира, актриса, вообще там блистала где-то в Москве, мы ее не видели, не знали. Виктория была за границей. Они еще почему все боялись друг друга...Виктория же когда уехала, они же все по углам жались.

Полина: И все родственники начали стрематься всей этой истории?

Наталия: Да, они начали между собой так тихонечко...чтобы если одного возьмут, остальных не так задело. А потом деда Якова взяли, отца Сергея. Он ничего вообще плохого не делал - его прихватили за компанию, когда брали его начальника. Стали всех обыскивать - а у него письмо от матери из Риги. А Латвию тогда еще не входила в Союз. И всё.

Полина: И больше Сергей отца не видел?

Наталия: Папа как-то говорил, будто отец приезжал и смотрел на него издалека. Но может это ему кто-то сказал из родственников, чтобы успокоить, или ему показалось. С его матерью Бэлой Яков развелся, и ходили слухи, что в Нижнем, куда его отправили, он обзавелся новой семьей. Но правда ли это, я не знаю.

Полина: То есть родственники могли сторониться Сергея потому, что он сын репрессированного?

Наталия: Нет, это скорее он был обижен, за то что его оставили тогда одного…

Движение:
Сидя на полу, нашептываю. Магия, заговор. Упираюсь правой рукой о стену, вытягиваюсь от этой опоры и говорю шепотом “Нет”. Встаю и иду справа налево. Руками держу живот, я беременна, глажу его. Иду налево. Вижу рынок, базар. И там на полках лежат пирожки. Беру левой рукой пирожок и кладу его в рот. Чувствую радость, удовлетворение - и одновременно с этим горе и стыд. Руки движутся от рта к горлу и ниже, а вторая - от живота вверх, смешивают эти разные чувства.
Я иду по кругу против часовой стрелки, и руки, сжатые в кулаках, следуют за корпусом. Будто я тащу руки за собой и что-то в них. Ноги присогнуты. Я чувствую тяжесть и усталость.

Энн:
В 1926 году, когда моему отцу было три года, мой дед Исаак Раев был отправлен в Берлин советским правительством для наблюдения за покупкой промышленного оборудования. Моим отцу и бабушке было разрешено пойти с ним, потому что отец родился с заячьей губой и рассеченным нёбом, а лучшие пластические хирурги были в Берлине. Дедушка должен былвернуться в Советский Союз через несколько лет, но решили остаться, опасаясь наказания - Сталин уже начал истреблять своих политических соперников, как реальных, так и выдуманных. А Исаак был меньшевиком.
Бабушка моего отца была немкой из Латвии. Прежде чем она вышла замуж за моего еврейского прадеда, она была гувернанткой его детей. Его первая жена, актриса, умерла во время аборта, и он женился на гувернантке. У них родилось еще четверо детей, включая мою бабушку.
Через год после того, как он приехал в США, отца призвали в армию. Воевать он не мог из-за астмы. Поэтому служил переводчиком и цензором в лагере для военнопленных в Аризоне. После войны он стал профессором русской истории, одним из самых известных в США. Переписывание этих писем была, пожалуй, его первой работой как историка.
В первый раз я увидела эту луковую папку, когда мне было лет 18. Я ждала, что он скажет, как он ненавидит этих людей, что вот они погубили столько евреев. Но он так усмехнулся: мол это было самое опасное, что он делал в армии, переписывал эти письма. Он не спросил, как они мне - и я не стала говорить, что они меня разочаровали. Люди писали близким, что скучают по дому, и что в лагере им дают много сигарет, и даже шоколад и мороженое. Некоторые из них восславляли фюрера или беспокоились об итогах войны, но я ждала большего. Я искала повод ненавидеть этих солдат. Но в их словах не не было ни жестокости, ни ненависти.

Движение:
Опускаюсь вниз. Закапываю умершего человека. Оплакиваю его.
Дышу громко. Я море, перемещаюсь по полу, вытягиваю руки. Свищу песенку. В середине груди чувствую боль. Прикасаюсь руками, будто хочу ее выпустить. Выходит звук, вой. Песенка и этот вой перемежаются.
Встаю на ноги головой вниз, двигаю руками из стороны в сторону, подметаю пол. Сажусь и пытаюсь собрать землю в горсть. Но не получается: она слишком сухая.
Я плачу и понимаю, что слёзы и кровь сделают эту землю влажной и плодородной. Я смешиваю слезы и землю. Собираю небольшой комок этой влажной земли. Это мой сын. Собранные вместе ладони я подношу ко рту: звучу и шепчу туда, начинаю гудеть в эти руки наверх в потолок.

Полина: С кем ты себя чувствовала некомфортно?

Наталия: Ну с той же теть-Верой. Она была зав-отделения в больнице. Я у нее жила несколько месяцев, когда заканчивала школу…

Полина: И как тебе с ней было жить?

Наталия: Ну так. Ей было не до меня, мне было не до нее. Она меня заставляла: с вечера варишь себе яйцо, делаешь бутерброд с сыром, все это выставляешь на кухню. Утром встаешь, берешь свои манатки. Идешь в ванную, моешься, чистишь зубы. Одеваешься. Идешь на кухню. Там яйцо уже сварено, синюшное. Сыр, как у Райкина, слезу пускает, выворачивается (выворачивает руки изнутри наружу и в стороны, показывая язык), хлебушек подсыхает. Ешь. уходишь на учебу.
Она вставала поздно. Она уже не работала тогда, на пенсии. У нее был то ли радикулит, то ли остеопороз. Она надевала корсет и делала специальную гимнастику... Отвернись, не смотри. Ну, я подсматривала конечно. Не то чтобы было так интересно, но просто когда тебе говорят нельзя - надо посмотреть. Ну ничего такого: руку подняла, руку опустила..

Полина: Может она неловко себя чувствовала?

Движение:
Я стою на коленях, неустойчиво. Мне неудобно, пытаюсь сохранить баланс. Будто я ребенок и подсматриваю за соседям. Вижу в проеме двери на кухне мужика в длинных трусах и майке и то что подсматриваю.
Отталкиваюсь стопами и встаю на ноги, очень медленно. Будто в первый раз. Мне кажется, я очень большая.
Сажусь на колени, разведя ноги. Голова опускается на пол, опирается макушкой, заворачивается внутрь. В носу свербит, будто захлебываюсь. Чихаю. Подношу руки к носу, чтоб это прекратить. Кладу ладони на пол, бережно перебираю пальцы.
Постепенно поднимаюсь. Долго стою. Ноги расставлены широко, бедра напряжены. Верхняя часть грудной клетки немного наклонена вниз. Нос и верхняя губа морщатся, поднимаются. Стопы устойчивы. Я переминаюсь с ноги на ногу, топаю - сначала тихо, потом все громче и громче. Образ хозяйки, которая идет по коридору. Власть, злость. Чувствую отвращение. Я поворачиваюсь по часовой стрелке, вытягиваю руки и звучу. Этот звук напоминает мне пение шамана.
Правая рука движется по диагонали сверху вниз несколько раз. Потом начинает крутиться по кругу, много раз, сначала по большому кругу, затем уменьшая диапазон. Правая рука делает маленькое закручивающее движение. Механическая игрушка- щелкунчик.

Наталия: Вот эта среда, в которую он попал... Может он еще на своих обижался – что они его не попытались взять к себе.
Может быть, война виновата... В эвакуацию его увезла Юля - сестра Якова.
Юля его устроила в лагерь от дома Архитектора, она там тогда работала. Началась война, и они весь этот лагерь отправили. Юля была с ним, а мама его Бэла осталась в Питере. Она вроде была на казарменном положении. Потом сестра Вера приехала туда, забрала своих детей, а Сергея оставила. Она без мужа, тот работал далеко, говорит: ну куда я третьего ребенка возьму. Понимаешь?

Полина: У всех обстоятельства.

Наталия: И Сергей остался в эвакуации, там было немного детей... детдомовцы.. Он это называл детдом. А когда сняли блокаду, они вернулись. Но они вернулись не в город, а куда-то в пригород. И там они были предоставлены сами себе. Была одна баба какая-то, приходила, им готовила, и всё. Они там собирали патроны. Один мальчик даже взорвался на мине, погиб. А другой был за углом, получил контузию.

Полина: Чего они там вообще делали?

Наталия: Не знаю. Играли, придумывали что-то... Книг там тоже не было. У него была замечательная память. Вот до 9 лет, сколько он там успел прочитать – он это все потом им рассказывал наизусть в детдоме.

Полина: Получается, что он много лет так провел?

Наталия: Да, года 3-4. Причем, что ему было сколько лет-то? В 41-м ему было 9. Когда они вернулись, ему было уже 12. В 44-м . То есть фактически он школу-то он больше не ходил. Это уже при мне он заканчивал...

Полина: И с матерью у него никакой связи во время эвакуации не было?

Наталия: Видимо нет, я так понимаю. Ну вот мать выжила. Может быть, если бы он приехал.. они бы вдвоем может быть и не выжили, понимаешь..
Потом когда он вернулся, ему уже было что там, лет 13. Он пошел в ремесленное. Потому что там кормили, одевали, давали профессию. Да, ремесленное он закончил, и его забрали в армию...и пока он был в армии, его мать умерла. Но его не отпустили... То есть он вернулся, его мать без него уже похоронили, непонятно кто. А комната пустая, все разворовали. Украшения фамильные, печатную машинку.
А раньше уходили в армию на три года, а через полгода снимали с регистрации. И он остался без комнаты. И он устроился монтажником-высотником. Ему дали в общежитии комнату. А там приехала моя мама, и она спросила: “Где твои родственники?” А он говорит: “Мы не общаемся” . И мама уже ходила к тете Вере потом и налаживала эти связи, говорила: “Ну нельзя так”.

Случайно взятая с полки книга:
Они развернули записку из бутылки, и прочли буквально следующее:

..... 62 ..................... Bri ................ gow
sink ............................................. stra
.............. aland ..................................
........... skipp ... Gr ..............................
................................. that monit ... of long
and ......................................... ssistance
........................ lost
7 Iuni ..................... Glas
..................... zwei ........ atrosen
............................ graus
........................... bringt .. ihnen

trois….ats...tannia
.................. gonie ..... austral
....................................abor
….contin) . ...pl...cruel….indi
..................... jete ..... ongit….37.11'
..................... ….at

Движение:
Я закрываю глаза и шагаю спиной назад, по спирали, будто немного падаю.
Руки поднимаются вверх ладонями от себя, пальцами вверх. Растопыренные пальцы. Легкость, свет и радость. Я улыбаюсь. Подношу руки к лицу, звучу с открытым ртом, из грудной клетки. Затем вытягиваю руки: правую, затем левую. Замахиваюсь назад, сначала в правую сторону. Будто правая рука длиннее, а левая держит что-то. Я размахиваю флагом или большим полотном. Сначала машу в правую сторону правой рукой, потом в левую сторону левой рукой. Смеюсь.
Ощущение бескрайнего пространства, залитого светом. Очень теплого. Нежность и радость. Я продолжаю двигать руками широко, будто это танец или я дирижирую. Поэтическое. Руки движутся петлями-восьмерками в стороны с развернутыми пальцами - то размашисто, то ближе к себе.
Затем я замечаю, что правая рука движется в кисти по кругу. Будто привинчивает что-то. А левая повисает в воздухе, будто придерживает. И затем это движение в кисти усиливается и становится очень быстрым и стряхивающим.

Наталия: Он ко всему подходил очень разумно, глубоко. К людям доброжелательно. Он мог общаться с людьми разного уровня совершенно. Вот ты возьми работягу, который работает с металлом. Вот бригада. Ну, слава богу, рабочий, такого уровня, где он работал, там не было таких уж явных алкоголиков деклассированных. Ну тоже были всякие. А что такое работяги? Это мат. Считается что пока ты не обложишь, тебя не поймут. Я не знаю как он общался со своими...Дома ни одного матерного слова я от него не услышала. Отец за всю свою жизнь, даже когда он выпил, чихал, засыпал, но не ругался никогда, добрел.

Полина: А что касается его интересов?

Наталия: Он очень неплохо разбирался в музыке. Он мог на слух определить композитора. Пел хорошо. Слух у него был хороший.

Полина: Какую музыку он слушал вообще?

Наталия: У нас были пластинки. Пластинки какие достанешь, такие и слушаешь. Попсу вот эту современную не очень, классику слушал...
Мы когда завели проигрыватель, уже переехали в эту коммуналку, у нас 10-метровка была. Входишь в гробик такой: узенькая дверка, маленький простеночек, в котором стоит узенький шкафчик одностворчатый, в котором все наше барахло, вещи.

Полина: У вас даже кладовки не было?

Наталия: Нет. Потом кровать высокая, полуторная. Рядом - моя кроватка. Потом там появился диванчик. Расстояние между ними - (показывает сантиметров 30). То есть мы вдвоем разойтись бочком только, и то не очень. Когда отец работал, ставил на кровать чертежную доску, и чертил стоя. Мимо него пройти - не дай бог заденешь - все, убьет на месте. А там мой диванчик. То есть мне только на диванчик с ногами, да и то плохо, потому что ему периодически надо было все-таки отдыхать...
За кроватью- тумбочка, на которой стояло радио.. Мы слушали радио постоянно: спектакль или музыку. И вот тогда он мог сказать - это Чайковский, это Бетховен.

Полина: Я помню как мы приехали в дом к Марку. Мне было 16 лет. Это было мое первое большое путешествие. Конечно Америка - это просторы. У нас вроде тоже страна большая, даже больше по территории, а мы все жмемся….А тут - ДОМ. На первом этаже - гостиная с большой библиотекой, на стенах - картины такие изящные. Я взяла с полки книгу наугад - это оказался “Доктор Живаго” - и его жена на меня ТАК посмотрела, и я поняла, что у них это не принято. Я попросила у Марка взять ее почитать - а он мне ее подарил. Сказал правда, что он не очень любит прозу Пастернака - в отличие от его поэзии. А мне понравилось. Я ее много раз перечитывала, и до сих пор она со мной.
Что еще там было в доме? На цокольном этаже - прачечная с машинкой стиральной и сушилками - удивительное. Мы еще тогда всё руками стирали. На втором этаже - спальни и ванные с туалетами, несколько! Нас с мамой поселили в разные комнаты - мне кажется тогда я в первый раз спала в отдельной комнате. Мы хотели возразить, что нам незачем две, мы скромные, но он сказал: “Я знаю, что вы можете, но не надо”. Он очень чисто говорил на русском, без акцента, лучше многих русских.
В моей комнате тоже были книги. Я их конечно брала, смотрела. И радио - я ночью к нему подходила и ловила там незнакомые американские станции. Мне не верилось, что я на другом континенте - трава зеленая, небо голубое. Помню, что даже была немного разочарована. А природа там меня поразила, особенно рододендроны, с такими широкими листьями. Марк любил под ними сидеть в тени у бассейна. А с бассейном этим была смешная история: работники бассейн чистили, и влили слишком много раствора. И Марк поплавал в нем, вылез, а борода у него - голубая. Так-то он был уже совсем седой. Мы долго все над этим смеялись. Он вообще был такой светлый человек, с хорошим чувством юмора и такими искорками в глазах.
Потом мы ездили к другим родственникам. Особенно мне запомнилось путешествие по Национальным паркам: Гранд каньон, Арки в горах, Столовые горы - фантастическая природа. Это Аня с другом сняли машину и нас возили. Она конечно энерджайзер: любила нас оставить где-нибудь с отвисшей челюстью над каньоном, а сама убегала носиться по прериям.
Когда я вернулась, пропустив месяц школы, одноклассники со мной общались через зубы. Я тогда не понимала, почему. Мне казалось, я посмотрела мир, что-то узнала, и мне хотелось поделиться. А друзьям моим было не интересно: они говорили, что вряд ли так далеко когда-нибудь поедут, и знать об этом незачем.

Движение:
Я закрываю глаза и вытягиваю руки вперед - сначала левую, потом правую. Тянусь пальцами. Вижу человека, сидящего боком ко мне. Я хочу взять его за плечо и повернуть к себе. Цепляюсь пальцами, но он не поворачивается. Меня отбрасывает: резко отхожу назад спиной.

Энн:
Наши родители оба говорили на немецком - для мамы, родом из Австрии, это был родной язык, а отец начал ходить в школу в Германии. Так что мы с сестрой до 4 лет говорили и читали только на немецком, и только перед школой выучили английский.
Папа часто разрешал мне делать уроки в его кабинете. И я любила подходить к полкам и брать оттуда русские книги и нюхать запах чернил. Не знаю, почему он мне это разрешал: то ли я делала это тихо и не мешала ему работать, то ли он сожалел, что не научил меня русскому. И так он вроде как поддерживал альтернативный путь к пониманию языка. Когда я чувствовала запах страниц, мне казалось, что я вдыхаю смысл и дух этих книг.
Перед смертью он завещал библиотеку университету. Мы оставили у себя только его любимые книги, в том числе полное собрание сочинений Пушкина и Достоевского. Уже после его смерти когда я приезжаю в гости к маме, и пока она смотрит новости, я беру эти книги и вдыхаю их запах. И вместо телевизора будто слышу, как отец разговаривает по телефону с бабушкой: “Ну, пака, мама” - эти русские слова, такие знакомые и непостижимые - как мой любимый концерт Моцарта. Я возвращаю эти книги на полки. Со смертью отца они остались без читателя.

Движение:
Правая нога вытягивается, и я касаюсь ноги сидящего человека. Чувствую страх и любопытство. Убираю ногу и снова вытягиваю ее, касаюсь, несколько раз, осторожно и бережно. Улыбаюсь, смеюсь.
Поднимаюсь, голова опущена, я звучу и трясусь, будто вытряхиваю что-то. И опять ощущение спокойствия, и что это может продолжаться очень долго.
Выпрямляюсь, звучу громко, будто хочу что-то оттолкнуть звуком. Дышу, немного задыхаюсь, чувствую напряжение в диафрагме. Размахиваю руками от корпуса, поворачиваясь влево и вправо. Образ мельницы, крыльев. Чувствую удовольствие, радость и легкость.
Останавливаюсь. Руки поднимаются, шевелятся пальцы. Все сильнее и сильнее, и уже руки целиком двигаются вперед и внутрь, будто выкапывают что-то, все ниже и ниже. А голова и туловище опускаются следом. Образ, будто я закапываюсь в нору. Я ложусь с подогнутыми коленями, голова внизу. И я говорю вслух “Нора”. И чувствую себя в безопасности. Будто сказанное вслух, это слово укрепляет образ норы.
Неожиданно чувствую боль в районе печени, задыхаюсь, резко вскакиваю, дышу и кашляю. Успокаиваюсь, снова опускаюсь на землю, ложусь на левый бок. Обнимаю себя.

Наталия: Пока не было машины, Сергей брал на рыбалку рюкзак армейский. Шапочка, носочки, куртка была специальная для рыбалки.

Полина: Зимой?

Наталия: И зимняя тоже, да. Он для зимней рыбалки сделал сам ящичек. Это не то что там пошел в магазин, купил. Это надо было поймать. Целое приключение. Поэтому он многое делал сам, что мог. Из обыкновенной удочки делал то, что вот потом покупали японские вот эти, телескопические, сам сделал подводное ружье.
Он же работал с металлом, мог пойти в цех своих знакомых, там что-нибудь подклепать.
Потом готовил еду себе. И еще варил пшеную кашу специально для подкормки, густую с маслом. В газету заворачивал. И потом еще в одну - целофановых мешков-то не было.

Полина: Почему не в термос?

Наталия: Ну в термос он наливал себе чай.

Полина: А есть же термосы для еды…

Наталия: Ну тогда не было.

Полина: Ничего не было, господи...

Наталия: И вот он ехал вечером, на последней электричке, приезжал на станцию. Там ночевал, и утречком, часа в 4 с первой зорькой вставал, и через лес, в озеро.

Полина: А куда он ездил кстати?

Наталия: Он очень любил Медное озеро, Суворовское, Нахимовское. Помнишь ты на это озеро ездила со скаутами? Вот он его очень любил.
Приходил, садился на берег, кидал туда эту пшенку, она расходилась. Начиналась рыбка. Вот он ужасно не любил когда кто-нибудь видит, что он подкормил, и приходит на готовое: кто дома поспал и с первыми электричками к 8-10 подгребал. Видел, что человек сидит там, тягает - и рядом садился. Ты же его не выгонишь, место не куплено. А ты его прикормил.
И самое главное - ну раздражает народ. Он-то шел туда для чего? Он говорит, мне не столько рыба нужна. Сколько вот этот процесс. И подготовка и вот эта ночевка, и по пустому лесу идти, и посидеть у костра потом. Он не мог себе найти компанию на рыбалку. В конце концов он плюнул и ездил один. Его все раздражали, с кем он ездил. Потому что они требовали общества, они хотели выпить может или делали что-то не так, как он считал нужным.

Энн:
Ты знаешь, Марк никогда особо не занимался спортом. У него была астма с детства. И вообще он был болезненным ребенком. Когда он был маленьким, астму еще не очень умели лечить. И его мать, Виктория, выступала за все натуральное. И поэтому его лечили травами, делали ингаляции паровые.
Единственное, он очень любил ходить. В 1960-х годах это было не особо принято, ты знаешь. Все больше передвигались на машинах. А Марк всегда ходил пешком: на почту или за продуктами в магазин. У него была трость специальная. И соседи его часто по ней узнавали. Ну и еще по его бороде, ты знаешь. Так что он был необычной фигурой в городке, где мы жили, в Нью Джерси. Я любила гулять с отцом. Для нас это был важный способ общаться.
Я помню, как однажды зимой мы были в Германии в Черном лесу. Шел снег, мы были одеты как сэндвичи. И мы вышли после завтрака, а пришли уже когда стемнело. И весь день мы ходили по лесу. О чем-то разговаривали, я уже не помню, но помню, что мне было очень интересно. Иногда мы останавливались, и он вырезал животных из дерева. У него с собой был перочинный нож.

Наталия: Сергей вдруг мог раз и отключиться. Вот он сидит вот с тобой рядом. Все, и он ушел куда-то. Он маму терял в транспорте, мог сесть в трамвай и уехать без нее. Он ходил довольно быстро, а она все-таки медленно. Он мог не заметить, что она отстала, сел в вагон метро и уехал. Для нее это трагедия, потому что она плохо ориентировалась всю жизнь в транспорте. Понимаешь. Где встретиться? Он уехал, а ты осталась..
Полина: И мобильников нет.
Наталия: Мобильников нет.

Движение:
Хожу кругами в разные стороны. Опускаюсь вниз. Чувствую себя тревожно и неустойчиво. Пытаюсь вывернуться на четырех опорах вбок. Опускаю голову вниз. Правая рука опирается в пол, а левая загребает воздух, создавая безопасное пространство. Там - семья и все, что я берегу. Снаружи - опасный мир. Я успокаиваюсь между рук, громко дышу, звучу. Неожиданно срываюсь с места, встаю на ноги и хожу/бегаю по пространству в разных направлениях. Чувствую страх и готовность действовать.

Энн:
Вскоре после переезда в Нью-Йорк, с родителями Марка случилась неприятная история. Они ехали в такси, и стали спорить с таксистом, как лучше ехать - и водитель отвлекся, и врезался в столб. Никто не пострадал, но после этого его родители потеряли интерес к внешнему миру. Целыми днями они перечитывали русскую классику, сидя в полутемной квартире. Иногда Марк замечал, что они разговаривают на идише, хотя раньше они говорили только на русском. После аварии они практически не выходили из дома, не покидали города. Марк очень беспокоился о них.

При этом ему было очень хорошо в Нью-Йорке. Он любил гулять от дома до 106 улицы, через Бруклинский мост. Однажды он решил показать родителям город и повел их на прогулку. Его отец был инженером, и Марк решил, что Бруклинский мост его вдохновит. И они пошли гулять. Мама удивилась, что они пришли на мост ради моста, это же не парк. Марк возразил, что это прекрасное место: только в Америке люди гуляют по мостам в выходные. Он посмотрела на отца: тот шел молча, положив руки в карманы, и глядел себе под ноги. Марк показал ему на паучью сеть кабелей и разных строений в небе Манхеттена. Но и это его отца не впечатлило: “Мост как мост”.

Тетя Фира: Берешь щуку. Я разрезаю кусочками, срезаю плавники, косточки удаляю.
Делаешь фарш. Туда яйцо, лук, булочка, соль, перец. А в бульон - много лука, вместе с шелухой, морковь. Некоторые свеклу кладут, я никогда не кладу. И когда закипело, кидаешь рыбу. И я варю два с половиной часа, добавляю воды, дважды по полстакана. И я беру кожу и вкладываю туда фарш. И варю потом еще немножко. Ничего не разваливается. Целиком я не пробовала делать.

Наталия:
Сначала подозревали, что это воспаление легких. Сбили температуру, но проходит месяц, другой, а он плохо себя чувствует, не может выйти на работу. И тут какая-то умная врачиха сказала: у вас смещены органы с одной стороны. Оказалось, опухоль была в селезенке, а ее не видно на рентгене.
Сделали операцию: выяснилось, что вся селезенка поражена, и ее вырезали. Потом взяли пункцию, сказали, если хотите быстро, везите на Греческий, там какой-то дед сидит в лаборатории, очень грамотный. Потом я забирала анализы. Боялись, что саркома, тогда только саркому знали. А это – все, неделя - другая. Он сказал, что не саркома, но рак. Такой рак, с которым, в принципе, можно жить еще лет 20-30, если грамотно лечить.
Сказали, отцу не говорить, тогда было не принято.
Идите, ставьте его на учет в районной онкологии. А там и говорят, после серьезной полостной операции раньше, чем через полгода, ничего все равно делать не сможем. Пусть потом едет на Березовую. Там заново анализы. Посмотрели и отправили на Песочную в радиологический.
А там вместе с ним лежали 12 человек. И из них 9 были либо из Тихвина, либо, как и он, работали в Тихвине, на химическом заводе. Когда они достраивали верхние этажи, низ уже начал работать. У нас были и другие версии, почему он заболел: техника безопасности низкая, падали люди, он несколько раз падал.
И началась опять эпопея: месяц лежит, 3 месяца дома, и так снова и снова. И приходит, а у него то тут, то там опухоль. Облучать-то не бесконечно можно. В итоге меня в один прекрасный день вызывают: «Будете уходить, зайдите ко мне», я бледная, иду, и говорят: всё, мы сделали всё, что могли. У него уже метастазы пошли.
Я, конечно, не смогла сдержать слез, заплаканная. И по-быстрому попрощалась с отцом и пошла. Он, конечно, понял, что что-то серьезное. Я иду, он смотрит мне в спину, а я иду и стараюсь уйти из поля зрения. Порыдала немного. Приехала домой, сказала маме, ну что делать…
Какое-то время его подержали еще в больнице и выписали помирать. А у него вот такие ноги, он сам в туалет ходить не может, надо делать уколы. Могли начаться боли. А дома-то нет условий, понимаешь… Он не мог уже есть, не выносил даже запаха еды, ему становилось плохо. Вот как жить – рядом умирает человек. Он сказал: «Я хочу умирать дома». Я говорю: «Пап, у нас тут никаких условий нет». Тогда даже капельницу дома не делали. Болеутоляющих толком нет…
Я позвонила тете Лизе, у нее ученик работал в гематологическом центре. И отвезли его в больницу. Единственное, что было плохо – огромная палата, очень высокие потолки, и окна высоко. Было жарко, а он тепло не очень переносил. Привезли свои занавески, кого-то загнали наверх туда повесить, привезли подушки. И каждый день кто-то из нас приходил, даже 2 раза в день.
Он не мог лежать уже из-за метастазов, задыхался, сидел. А тут я прихожу второго мая он лежит, спокойный, у него ничего не болит – меня это больше всего испугало.
И говорит: «На майские тут никого нету, давай я поеду домой?» И я пошла договариваться с кем-то, чтобы забрать его. А врачей нет. Какой-то негр ординатор … И спрашиваю, где все, а он говорит, что на совещании. И вдруг смотрю, совсем плохо. Звоню маме, все бросай, приезжай.
И в итоге этот негр пошел кого-то звать, а я к нему: «Папа, папа». А он передернулся – и всё. И я как-то почувствовала это... Ну потом пришли санитары, забрали его, и получилось, что этот негр глаза его закрыл. В общем, вызвали такси, забрали все эти подушки… Занавески так там и остались. Вроде как плохая примета.

Марк (из письма к дочери):
Сегодня воскресенье, погода приятная, не слишком жарко, но солнечно. Я пошел в музей, который находится в старом монастыре. Вокруг него толстая стена, и на каждом углу - башни. Внутри стены несколько церквей, одна из них напоминает шапку, вроде тех, которые носят священники или епископы. В садике было много детей, в основном, маленьких. Они были со своими родителями или бабушками, которые не позволяли им ничего, даже плакать. А чем ты занимаешься? Ты ведь совсем скоро поедешь в лагерь – ты должна научиться хорошо плавать, на случай, если вдруг выпадешь из лодки. Надеюсь, тебе понравятся твои новые сверстники. Не все, конечно; если бы все, это было бы почти плохо. В любом случае, никогда не следует расстраиваться из-за глупости и странностей других.
C’est la vie – и часто печальна весьма. Но ведь и хорошего в ней немало, и от нас самих нередко зависит это хорошее открыть, или создать самим. Надеюсь, тебе это будет удаваться. Только это не должно быть развлечением, но настоящей радостью и удовлетворением, что удалось чего-то достичь.


Движение:
Я иду спиной назад, по спирали, почти падаю. Чувствую поднимающиеся слезы, сдавленность в груди и горле. Правая рука прикасается к горлу. Я тихонько звучу, пою незнакомую песню. И плачу.
Левой рукой я будто кладу что-то на правую, подношу ладони к лицу, вдыхаю, нюхаю. Снова звук тихий с закрытым ртом, из живота, внутрь. Ощущение сдавленности и печали проходит. И я удивляюсь, как быстро. Я снова чувствую радость. Затем замираю. Руки раскинуты. Ноги присогнуты и устойчивы.
Левой рукой касаюсь живота. Он напряжен и немного болит. Глажу его, как бы вытягивая вниз. Напряжение проходит. Правая рука вытянута вперед, делаю шаг вперед, рука касается зеркала, опирается о него. Подхожу к зеркалу вплотную. За ним большое светлое пространством, и много воды. Отхожу спиной назад. Звучу снова, громче, мычу. Ладони поднимаются наверх и касаются друг друга. Они опускаются к лицу. Я чувствую влажность ладоней, их запах и тепло.

10 ноября 2018

Полина Быховская